«Охота и охотничье хозяйство», № 27, 1964

ОХОТА В РУССКОЙ ЖИВОПИСИ

Меня давно увлекала мысль издать монографию или альбом: «Охота в русской живописи». Эта тема, которая нашла бы самый живой отклик в многомиллионной массе охотников, до сих пор ни разу не была поднята в нашей искусствоведческой литературе.

Вот почему я с радостью отозвался на предложение журнала дать серию очерков, посвященных этой теме, снабженных иллюстрациями.

Но прежде чем перейти к очеркам об отдельных художниках, работавших над охотничьей тематикой, я позволю себе очень кратко договориться о том, что мы будем понимать под охотничьим содержанием того или иного художественного произведения, попытаться разделить все дошедшее до нас художественное наследство на основные темы.

Последовательность тематики, сама по себе весьма условная, определяется временем ее возникновения.

Я полагаю, что охотничий жанр в русской живописи, впрочем, как и в иностранной, можно подразделить на следующие примерно темы

  1. 1 Натюрморты, изображающие охотничьи трофеи.
  2. 2. Изображения охотничьих животных и птиц, и сцены из их жизни.
  3. 3. Изображения охотничьих собак.
  4. 4 Портреты людей в охотничьих костюмах, с ружьями и собаками.
  5. 5 Охотничьи сцены, которые могут быть в свою очередь подразделены на:
  • а) сцены псовой охоты,
  • б) сцены зверовой охоты,
  • в) сцены охоты по перу.

В русской живописи, как и в иностранной, охотничий жанр начался с натюрморта. До нас дошло несколько изображений «мертвой природы» в виде убитой дичи, относящихся к XVIII веку, работы иностранных художников, живших в России. Мы можем упомянуть хотя бы имя Иоганна Фридриха Гроота (1717—1801), полотна которого имеются в наших художественных галереях и пригородных дворцах-музеях Ленинграда и Москвы. Должен оговориться, что в своих очерках я не касаюсь древней русской живописи, в которой известны охотничьи мотивы, например, фресок Софийского собора в Киеве, постройка которого относится к XI веку. Мои очерки посвящены так называемой жанровой живописи, охотничья тематика которой в России появляется в XVIII веке.

Наш русский художник XVIII века Иван Фирсов, тот самый, чье замечательное полотно «Юный художник», находящееся в Третьяковской галерее, долго считалось из-за фальшивой подписи работой Лосенко, выполнил в 1785 году согласно тогдашней моде десюдепорт (живопись, помещавшаяся над дверями дворцовых залов) с изображением амуров с охотничьей добычей.

Мы можем назвать еще Бенуа — Шарля Митуара, работавшего в России с 1801 года, полотно которого «Продавец дичи» находится в Третьяковской галерее.

К этим именам надо присоединить многих безымянных крепостных мастеров, скромно утаивших свои фамилии, а то и просто прозвища.

Раздел, посвященный изображениям животных и их жизни, столь обширный в иностранной живописи, выставки и салоны которой заполнены обычно изображениями ревущих, бегущих, сражающихся в любовных поединках оленях, кабанов, ланей, серн, лисиц, зайцев, глухарей, фазанов, куропаток и т. п., — в нашей живописи почти совсем отсутствует до конца XIX — начала XX века, когда изображение медведей, лосей, волков стало излюбленной темой замечательного русского художника А. С. Степанова и автора многочисленных рисунков для охотничьих журналов — талантливого А. Н. Комарова.

Следует сказать, что раздел изображения собак в иностранной живописи с XVII века представлен довольно широко и разнообразно. Однако к моменту возникновения у нас живописи он не пользовался особым вниманием, что объясняется, очевидно, тем, что перед живописью того времени стояли более важные задачи. С одной стороны, требовалось в аллегорических произведениях запечатлеть замечательные успехи русского оружия, а с другой — изобразить в портретной галерее вельможных «баловней счастья».

И только значительно позже, лишь к 1870 годам, раздел изображения охотничьих собак и, что особенно важно, их портретов начинает пользоваться у нас довольно широким распространением, что объясняется главным образом заказами отдельных владельцев. Обычно портреты эти никогда не появлялись на выставках и исчезали одновременно с исчезновением заказавших их владельцев, почему случайно уцелевшие и дошедшие до нас являются большой редкостью.

Во второй половине XVIII века появляется и другой жанр — портреты людей, изображенных в охотничьих костюмах, с ружьями и собаками.

Таков прелестный портрет Н.П.Панина, будущего государственного деятеля, в возрасте 9 лет, изображенного художником П.И.Соколовым в 1779 году, в рост, в охотничьем костюме, с ружьем и собакой. Портрет этот поступил в Третьяковскую галерею из замечательного собрания известного художника и коллекционера И.С.Остроухова.

Традиция эта продолжалась и до половины XIX века, и мы можем назвать хотя бы два шедевра: портрет поэта А.К.Толстого 1836 года работы Карла Павловича Брюллова (Русский музей, Ленинград) и портрет писателя Ю.Ф.Самарина 1846 года работы Василия Андреевича Тропинина (Третьяковская галерея, Москва).

Поэт А.К.Толстой изображен Брюлловым как бы идущим на зрителя с собакой впереди, держащим в руке заряженное ружье. Его молодое лицо жизнерадостно, вы чувствуете, какое впечатление на него произвело общение с природой, которая показана на портрете не шумными водопадами или горными ландшафтами, а простой березовой и осиновой рощицей средней полосы России, с ее болотистыми низинами, полными дичи и какого-то изумительного покоя и равновесия.

Смотря на портрет, хочется вспомнить примечательные слова самого поэта об его страсти к охоте: «К этой страсти к Италии вскоре присоединилась и другая... это была страсть к охоте. С двадцатого года моей жизни она стала во мне так сильна, и я предавался ей с таким жаром, что отдавал ей все время, которым мог располагать. В ту пору... я вел весьма светскую жизнь, имевшую для меня известное обаяние, тем не менее, я часто убегал от нее и целые недели проводил в лесу, часто с товарищами, но обычно один. Это увлечение не осталось без влияния на колорит моих стихов. Мне кажется, что ему я обязан тем, что почти все они написаны в мажорном тоне, тогда как мои соотечественники творили большей частью в минорном».

1836 годом помечена картина Е. Ф. Крендовского «Сборы на охоту» (Третьяковская галерея, Москва), которая обозначает новый этап — появление в русской живописи охотничьего сюжета.

С этого момента на выставках начинают появляться картины различных художников, изображающие охотничьи темы. Но охотничий жанр все еще случаен. Это еще только, если можно так выразиться, первые робкие шаги. Они малохарактерны для творчества того или другого художника. Изобразительное искусство еще ждет мастера, которого бы захватила охота настолько, чтобы он посвятил ей свое творчество.

Такими художниками предстают перед нами Сверчков, Петр Соколов, Мартынов, Кившенко, Каразин, Френц, Степанов, Муравьев, Ворошилов и Комаров. Они создали, в сущности, тот цикл живописных полотен, который широко знакомит нас с разнообразными картинами нашей русской охоты, с нашей охотничьей фауной и породами наших охотничьих собак. В этих полотнах перед зрителем как бы проходит вся увлекательная история нашей национальной охоты.

Прежде всего, мы должны назвать два имени — имя Николая Егоровича Сверчкова, выступившего с охотничьим жанром в конце 1860-х годов, и Петра Петровича Соколова, начавшего работать в этом жанре наиболее плодотворно с 1870-х годов. Оба они черпали свои сюжеты главным образом в псовой охоте. Это вполне понятно. Псовая охота, являясь чисто русской, национальной охотой, существующей только в России, представляла собою в эти годы поистине театральное зрелище. Стая гончих, доходившая порою до 25 - 30 смычков в напуску, окруженная выжлятниками на серых конях и в ярких костюмах; 15 - 30 свор борзых с борзятниками, одетыми в темные казакины, сидящими на конях темной масти; обозы с поварами и провизией; осенние поля и перелески, «краснеющие мерзлою листвой»; перемычки, на которых притаились «на лазу» в ожидании зверя борзятники, наконец, напуск гончих в остров, порсканье доезжачего и, вдруг, как возникающая лавина, заливистый гон стаи, помкнувшей по возбудившемуся зверю...

А дальше — бешеная скачка по полям и оврагам за зверем — лисицей или волком, расстелившиеся в погоне красавицы борзые, спеющие за зверем и, после молниеносного броска, в мертвой злобе влепившиеся ему в глотку, охотники, на всем скаку падающие с лошади на волка, чтобы зарезать его или принять живьем, т. е. «сострунить». Разве это не захватывающее «театральное действие»?

Но кому же охота обязана своей захватывающей красотой, своей неповторимой удалью, своим замечательным мастерством? Кто те чародеи, которые создали из нее сложный, захватывающий спектакль, успех которого таится в длительной и суровой подготовке, талантливости исполнителей и блестящем руководстве режиссера? Эти чародеи — замечательно одаренные крепостные, простые псари, вдохновенные мастера своего дела, отдавшие душу своему любимому делу: Феопены, Данилы и другие, имена коих похоронены в разных старинных рассказах и хрониках.

Достаточно прочесть блестящие навсегда запоминающиеся страницы описания псовой охоты в «Войне и мире», чтобы нам стало это понятно.

Доезжачий Данила показан таким мастером своего дела, таким требовательным не только к себе, но и к своему барину, графу Ростову, он нарисован Толстым на такой высоте своего производственного таланта, что мы понимаем, что граф, чувствуя свою вину, принужден простить своему холопу совершенную им дерзость.

А легендарный Феопен в классическом труде Дриянского «Записки мелкотравчатого»? Кто может поспорить с его режиссерским талантом, с его неутомимой энергией, с его блестящими дипломатическими способностями?

Прежде чем говорить подробно о творчестве Сверчкова и Соколова, этих двух замечательных художников, живших и работавших почти в одно и то же время, следует остановиться на той разнице, которая имеется в выборе ими тем и, в особенности в том, как они их трактуют.

Так, у Сверчкова за внешней занимательностью вы не чувствуете, как же относится художник к тому, что он изображает. Это всегда интересное повествование, в большинстве случаев многофигурное, выполненное всегда с большим мастерством и даже блеском. С прекрасным знанием анатомии и движений написаны лошади, собаки и люди. Но колорит этих полотен, при всей его эффектности, какой-то холодный и за ним не чувствуется душевности, и полотно, поражающее вас мастерством, оставляет вас равнодушным, не заставляет вас эмоционально увлечься.

Таковы многочисленные сверчковские травли, привалы, не говоря уже о бесконечных тройках.

Но в полотнах художника имеется и одно неоспоримое достоинство. Они всегда протокольны, написаны с таким знанием дела, что это почти что «энциклопедия псовой охоты». Все детали, костюмы охотников, помещиков и псарей, седловка лошадей, скачка животных — лошадей, собак и зверей — переданы так, что вы сразу чувствуете, что этому предшествовал огромный труд. По этим картинам можно изучить всю технику псовой охоты.

Единственно, в чем можно слегка упрекнуть художника, это в склонности изображать на этих охотах лошадей более породистыми и более красивыми, если можно так выразиться, чем это было в действительности. Но уже в полотнах Петра Соколова, а особенно в картинах А. Степанова, мы видим неказистых, а порою и просто взлохмаченных охотничьих лошадок с завязанными в узелок хвостами, которые обычно бытовали на охотах.

Когда вы смотрите на полотна и акварели Петра Соколова, вы ясно чувствуете его отношение к изображенному. Некоторые из его акварелей проникнуты поистине некрасовской силой обличения. Такова, например, его известная акварель «Потрава» (Русский музей, Ленинград). На ней изображен борзятник, который за русаком и борзыми вторгся в ржаное крестьянское поле. На переднем плане лежит затравленный русак и убитая крестьянами борзая. Один из крестьян схватил под уздцы, лошадь, в то время, как другой замахивается дубиной на псаря, который отбивается арапником, трубя в рог «на драку», призывая к себе на помощь других охотников.

Глубокая социальная направленность этой акварели ясна сама собой. Она как бы перекликается с замечательными строками некрасовской «Псовой охоты»:

Много травили, много скакали,
Гончих из острова в остров бросали,
Вдруг неудача. Свиреп и Терзай
Кинулись в стадо, за ними
— И растерзали в минуту барашка!
Ревмя ревет злополучный пастух,
За лесом кто-то ругается вслух.
Барин озлился и скачет на крик,
Струсил — и валится в ноги мужик.
Долго преследовал парень побитый
Барина бранью своей ядовитой:
Мы ста тебя взбутетеним дубьем,
Вместе с горластым твоим холуем!

В то время как на других акварелях Соколова борзые всегда изображены в движении, переданы с чувством восхищения, зайцы — в гордом поскоке, а лисицы — в стелющемся беге — здесь русак выглядит жалким, а убитая крестьянами борзая лишена всякой привлекательности. Так художник умеет силой своего изобразительного таланта заставить нас видеть в этой сцене то, что сам почувствовал.

В следующем очерке мы более подробно рассмотрим творчество Сверчкова и Петра Соколова — этих в сущности двух основоположников охотничьего жанра...

Н.П.ПАХОМОВ

СКАЧАТЬ Пахомов Н.П. Охота в живописи полностью