"Охота и охотничье хозяйство" №10 1978

ХИТРЫЙ ЗВЕРЬ

Охота с гончими на лисиц была у меня одной из самых любимых (была... увы! уже немало лет не имею возможности держать гончих), Я принадлежу к тем гончатникам, которые, высоко ценя мастерство гончих по зайцу, еще больше дорожат собакой, бросающей гнать зайца подвернись ей «красный» зверь, лисица (только не волк! не волк). По-старому таких гончих и называли «красногонами».

Теперь гончатников-зайчатников становится все больше, особенно среди горожан, выезжающих на охоту на автомашине или мотоцикле. Отправившись ранним утром погонять километров за полсотни, а то и за всю сотню и погоняв пару зайцев, а может быть, и взяв их, они вызывают из леса своих не слишком вязких гонцов, и, глядишь, часам к 8—9 вечера охотники уже дома. Таким, конечно, нежелательны «красногоны», которые, увязавшись за лисицей, задерживают возвращение домой своих хозяев-«машинистов» и которых однодневным охотникам просто и вовсе потерять.

Слов нет, хороша охота с гончей-мастером по зайцу, но, на мой взгляд, гон по лисице еще увлекательнее, веселее, интереснее. Тут гораздо меньше перемолчек и сколов, а главное — у собак много больше страсти, заставляющей их голоса играть красивей, звонче, яростней. А добыча! Разодетая в пышную красную шубу лиса — это же сама красота!
Гон no-красному ровней, править след гончей легче потому, что обычно лисий след проще, условно говоря, «прямее», чем заячий, меньше у лисицы «хитростей». Уж не оговорился ли я — «меньше хитростей» — это у лисицы-то! У лисы, к которой прочно приросло звание «хитрая». Попусту, что ли, приходится слышать о человеке; «хитер, как лиса», «ох, этот парень — настоящая лиса, до чего же хитрый!»

А ведь действительно, гнать зайца, разбираясь в бесчисленных петлях, двойках, тройках, скидках беляка, а у русака еще и в «мудростях» на торных дорогах,— это много сложней для гончей, чем работа по лисьему следу.

Так неужели заяц и вправду хитрее? Конечно, нет. Заячьи «уловки» настолько одинаковы, настолько стандартны, настолько редко в них появляется новое (например, влезание беляка на ствол полуповаленного дерева), что нельзя признать здесь какую-нибудь мозговую работу. Все «приемы» зайца чисто инстинктивны: они унаследованы от множества поколений предков, тех зайцев, которым удавалось спасаться от хищников подобными двойками и т. п., первоначально получившимися случайно. Насколько «штуки» зайца непродуманны, легко видеть хотя бы на таком примере. Русак стремится спастись от борзых на торной дороге так же, как спасался от гончих. Тогда запах следа терялся или по крайней мере слабел среди запахов дорожных, но, уходя от борзых дорогой, русак явно проигрывает — здесь он, как на ладони. Куда «умнее» было бы для него юркнуть от зорких ловцов в бурьян, кустики, подсолнух (все это есть на том же поле), потеряв русака из виду, борзые бросили бы преследование.

Гонные лисицы при нужных условиях умеют затруднять работу гончих. Бегают вдоль ручьев, чтобы «утопить» запах следа, бегают по льду, чтобы запах потерялся или хотя бы ослабел. Мчатся по полотну шоссе, а то и железной дороги, где запах, конечно, теряется (они по собственному опыту это знают), и не поленятся бежать несколько лишних километров туда, где можно воспользоваться водой, льдом или запахами смазочных масел, бензина и других веществ, да и сам грунт — асфальт шоссе или песчаный, либо щебенчатый балласт на железной дороге — тоже плохо держит запах следа.

Не могу согласиться только с рассказами охотников, да и некоторых писателей-натуралистов о том, что лисица уводит гончих на тонкий лед, чтобы они провалились там, будучи более тяжелыми, чем она, или тянет на шоссе, полотно железной дороги, чтобы их задавила машина или поезд. Не так уж редко гончие гибнут, ковыряясь в еле пахнущих следах лисицы (да и зайца) на авто- или железной дороге, но я не могу поверить, что в этом участвует расчет лисицы-убийцы.

Ну а если в районе гона нет ни ручья, ни голого льда, ни торных дорог, лисице приходится бежать и бежать либо нырнуть в нору. Тут уж зверю не о чем думать, разве только до последней возможности стараться не показывать собакам-врагам путь к своему жилью.

Вряд ли стоит считать хитростью, что иногда лисица под гончими уходит в овраги. Только что охотники наслаждались густым мужественным ревом осенистого выжлеца и плачущими разливами тонкого голоса его молодой дочки, лес наполняло гудящее и поющее эхо, и вдруг гон обрывается, словно провалившись сквозь землю, и уже выбранные лазы, где можно бы, казалось, перенять зверя, не дают надежды. Долго не слышно гончих, но вот, наконец, из дальнего далека донесутся ставшие еле слышными, глухими голоса собак. Тут нет хитрости, потому что лисица ведь не может знать, как и что доходит до слуха охотников, да она и не знает, что, кроме собак в лесу, есть еще и они. Иной раз, именно поняв это, она в ужасе бросается куда попало, в овраги, болота, непролазные чащи... А может быть, пойдет она оврагами, чтобы побывать где-то вблизи норы— гонные лисы любят проверить пути к своему жилью, к своему на крайний случай убежищу. Как бы ни было, а в общем лисице под гончими особенно думать некогда.

Совсем другое дело — флажки. Вот тут лисице иногда приходится «шевелить мозгами», и времени, чтобы призадуматься, где же, в чем же «выход из положения», довольно, особенно когда охотники, обложив зверя и обтянув оклад флажками, не успевают завершить охоту выстрелом до сумерек и волей-неволей оставляют зверя в кругу, обнесенном флажками, до утра следующего дня.

Не каждая лиса, заночевав во флажках, дождется возвращения охотников. Иная, побегав по окладу во все концы, «потыкавшись» в линии флажков, уйдет подобру-поздорову ползком под шнур с флажками или прыжком через него, но большинство лисиц (живущих в лесу, а не около селения) не решается на это за ночь; некоторые терпят по двое суток, а то и больше.

Я много ходил за лисицами с флажками, бывало от зари до зари шагаешь и шагаешь по лесам, оврагам, болотам — поскорей бы взять зверя в кольцо да обтянуть флажками. Лучше всего окладывать вдвоем: и ноша — рамки с флажками— для двоих совсем легка, и обтянуть оклад сразу с двух сторон вдвое быстрее. А потом один встает на номер, другой гонит зверя. Потери времени нет. Но не всегда найдешь хорошего товарища в добрый по погоде и по снегу день, если этот день не выходной. Ну и приходилось мне немало ходить с флажками в одиночку. Это позволяли мне исключительно легкие флажки — красные тряпочки не больше ладони, шнур — тонкая упаковочная бечевка (пеньковая разумеется) и рамки для наматывания флажков из тонких планок (образцом послужили мне флажки новгородских деревенских охотников). Свои флажки, а их в окладе больше, чем на два километра, я таскал в рюкзаке целыми днями, и это не было тяжело. Большое неудобство при ходьбе в одиночку состоит в том, что, «завязав» лисицу во флажки, я должен бежать в деревню за загонщиком.

Охота с флажками не так хороша, как с гончими, но и она захватывает охотника. Свежий след зверя притягивает, влечет. Сколько раз, бывало, ходишь-ходишь, не находя свежего следа, дойдешь, кажется, до полного изнеможения промокнешь (если оттепель) и думаешь» «Хватит мытариться! Домой!..» И вдруг-на тебе! — свеженькая строчка печатного лисьего следа... И сразу сгинет усталость, куда денется досада, горечь! Откуда возьмется быстрота шага? И будешь» заворачивать круг за кругом, пока не окажется зверь в окладе или не накроют сумерки...

А хороша лисица к снегам начисто выкуневшая! Прекрасна и снеговая обстановка, красота самого снега, бесконечно изменчивая, каждый день не та, что «накануне. Ждешь, ждешь пороши — не дождешься!   И вдруг ночью проснешься в избе и увидишь, что потолок посветлел... И поймешь: праздник пришел — снег выпал!

Мягкая, пушистая и неглубокая ляжет первая пороша. Ходьба легкая, след четкий, да только... самого следа-то нет. И заяц, и лиса словно не смеют нарушить безупречную белизну, чище которой ничего быть не может. Только на другой день заявит зверь о своем присутствии, даст след...

Пришла зима, взялась хозяйничать и пошла, и пошла распоряжаться по-своему. То выпустила трескучий мороз и насыпала снега рыхлого, пушистого, такого сыпучего, что не сразу и поймешь по следу, куда он пошел, особенно когда лисица двинется по заячьим тропам. А то вздумала зима позабавиться оттепелью. И снег стал другим наощупь — сырым, жестковатым, а по цвету — померкла белизна. Повалил с деревьев снег мокрыми лепехами; хоть след и печатный, а забивают его эти лепехи, ну да невелика помеха, а вот, что плечи, спина мокры — это плохо. Зато лес, стряхнув с себя снежную седину, вдруг помолодел, посвежел!

А тут опять хватил мороз — появилась на снегу ледяная корка — вот и опять следа нет, лишь кое-где коготки царапнули. Опять жди пороши! Но зато, когда дождешься свежего снежка, след четкий, лыжи по насту сами бегут.

Теперь признана способность животных «думать», «соображать», хотя у скептиков и возникает сомнение: что это за разум у лисицы и волка, если они панически боятся безобидных тряпок? Кстати сказать, рысь спокойно перешагивает через шнур с флажками. Значит, она умна? А заяц тоже умен? — ведь и он бежит под флаги, будто их и нет. Дело, я думаю, в том, что и волк, и лисица — очень зорки и наблюдательны: чуждый лесу предмет всегда привлекает их внимание, а если он вдобавок пахнет человеком, еще страшнее. А опасаться человека — это уж, безусловно, умно.

Возвращаюсь к лисице во флажках. Не часто, но случается, что стрелок стал на верном месте, загонщик толковый — ну и зверь попадает под выстрел через несколько минут после начала гона. Тут лисе думать не успеть. А вот если обтянули лисицу лишь к вечеру и, значит, охота отложена до утра, то у лисы полная возможность доказать, что она думает. Если в окладе лиса бывалая, она, как правило, уйдет за ночь. Побегает-побегает, покрестит следами по окладу и либо проползет под шнуром, либо перемахнет через него. Но у меня чаще получалось не так. Лисица истопчет всю площадку оклада, наделает десятки «тычков» в линию флажков. А обежишь утром оклад — выходного следа нет! Дождалась!

Однажды получилось так. Лисица заночевала. Мы с моим 15-летним загонщиком пришли поздно. День был воскресный, в школу не идти, но мать из-за домашних дел отпустила Женю лишь после обеда. Паренек выпросился со мной впервые, значит, доверить ему проверку нельзя — ну и потратил я на нее вдвое времени против обычного — целый час. Лиса не ушла, но до сумерек оставалось лишь час-полтора. Женя немного побродил, покричал в дальнем конце оклада и,., заблудился. Минут через сорок он прибрел ко мне вдоль флажков молча. Ну и подумал я: лису Женя, конечно, выдворил из круга. Пусть хоть флажки поможет собирать. Но на всякий случай опять обежали оклад. Лиса оказалась такой робкой перед тряпками, что осталась. А вдруг она стерпит и еще ночь — это ведь бывает! И флажки остались... На следующее утро удалось мне зазвать единственного в селе охотника. За две ночи да еще и день лисица исходила оклад вдоль и поперек, наделав множество «тычков», но ни подлезть, задевая шнур спиной, ни перескочить через него не посмела. Она спаслась, найдя единственное место, где сбоку старого гнилого пня оказалась ямка. Здесь можно было уйти, не задев шнур. Вот как тщательно выбирала место, а если так — значит, думала.

Еще случай — из ночных раздумий лисицы в окладе. Окладывали мы вдвоем. Дело было трудное, так как на днях стояла оттепель, а теперь подмораживало— позавчерашние и вчерашние следы при замерзании искажались, а свежие, ночные, кое-где оставались отчетливыми, а кое-где расплылись или, наоборот, были сжаты морозом. Кружили мы, кружили, запутывались в счете входов и выходов, счет у нас с товарищем получался разный, спорили, перепроверяли, канителились весь день, пока уже перед вечером не наткнулись на нору, куда уходили следы двух лисиц, явно ночные — и не растаянные, и не мерзлые. Нору мы заткнули сучьями, чурками, положив сверху газету «для лисьего страха». Затем обошли порядочный круг и офлажили его так, что линия флажков прошла шагах в 30 от норы. Затем вход в нору мы, конечно, разгородили. Оклад был просторный и флажков у нас свободных почти не осталось; хватит лисам места побегать ночью, поискать, как бы вынырнуть. На рассвете прибежали мы к окладу. И первым делом — на нору. Снег рассказал нам, что оба зверя осторожным шагом лезли из норы, а учуяв наши следы, махнули большими прыжками через них. Сделав затем несколько прыжков с испуга, они перешли на рысь, после чего на шаг. Из норы выскочили, а из оклада? Заткнув нору, мы побежали проверить — один налево, другой направо. На мою долю пришлась, кроме участка елово-березового крупного леса, и та часть оклада, где мы вешали флажки по квартальному просеку — то на прутья поросли, то на воткнутые нами палки. Просек, видно, недавно расчищали от лиственного прутняка и, срубая, складывали хворост в кучи.

И вот что я увидел и прочел по следам. Лисица влезла на кучу, с нее достала шнур, перегрызла его и затащила один конец внутрь оклада метров на десять, затем затащила и другой конец так же, устроив себе как бы коридор, отмечен­ный по сторонам лежащими концами шнура и нашитыми на них флажками. Этим «украшенным» коридором она и ушла. Как додумалась до такой, оригинальной штуки? А что думала — несомненно. Насколько же проще было бы с кручи просто прыгнуть через шнур. Так нет! Легче ей показалось перекусить бечевку, то есть взять в пасть самое страшное.

Другая лиса сама ничего не придумала и даже не использовала изобретение первой — видно, не нашла. Товарищ гнал, я стоял с ружьем. Не прошло и 20 минут гона, как ко мне выкатился крупный лисовин; его шуба так и сияла, так и переливалась пламенем под солнечными лучами февральского дня...

Всех случаев не перескажешь, но еще один, очень любопытный расскажу. Вот как лисица «шевельнула мозгами».

Мои гончие загнали ее в нору. «Заперев» все отнорки палочками с надетыми на них стреляными гильзами, я сбегал в деревню, где останавливался на охоту, оставил там свой смычок и с полным комплектом флажков вернулся к «запертой» лисице. Сделать оклад достаточно просторным и правильным по форме помешала с одной стороны проезжая дорога, с другой — поле, а на юге не пускали крутые овраги, поросшие щеткой березового прутняка. В вершины оврагов упиралась полоска недавней, вовсе не облесившейся вырубки; пришлось пересечь ее флажками совершенно открыто. Оклад был как никак сделан, хоть и маленький; из норы я, конечно, убрал гильзы на палочках, ужасные для зверя. Оставалось ждать утра... Еще с вечера я подговорил в деревне одного парня. Это бы хорошо, да вот ночью поднялся ветер с метелью. «Занесет,— думал я,— мои флажки». Но снегопад, а за ним и ветер прекратились задолго до рассвета... Пришли мы с Ваней раненько, конечно, со стороны норы, заткнули ее и побежали проверять «сохранность лисы», как сказал он. Выходной из норы следок под елкой не замело. Сомнения не было: зверь ушел в оклад. А остался ли в нем? Вдоль дороги, где шагах в 10 от нее висели на еловых лапах флажки, «тычки» лисицы были почти не заметены — еловый лес защитил. Хотелось лисичке убежать дорогой, да флажков испугалась. К полю следов почти не было, хотя и здесь лес тоже охранял их от исчезновения под снегом-надувом. А на открытой лесосеке ветер повалил мои подпорки, и метель закрыла упавшие флажки. Тут бы лисе и уйти попросту. Как бы не так! Метров двадцать шнура были вытащены из-под снега и около трех десятков флажков лежало на поверхности. Каждый флажок при этом был аккуратно отстрижен с обеих сторон, словно бы ножницами отрезаны были по обе стороны флажка куски . шнура. Так и лежали флажки, чередуясь с кусочками бечевки. А в одном месте, где флажок был немного отнесен, вернее отвернут ветром от бечевки, виднелись ямки заметенного шагового следа лисицы. Ну разве могла лисица «сработать» все это, не думая? Безусловно, думала, пусть с нашей, человеческой точки зрения нелогично, неразумно, но думала!

Много, много раз наблюдая лисиц в окладе, то есть в сложном и опасном для них положении, и видя, как по-разному они ищут выход, я убедился, что именно это разнообразие поведения говорит о способности их думать.

В. Казанский

Рисунки художника Г. Ростковского