Альманах «Охотничьи просторы»

Н.П.КИШЕНСКИЙ И ЕГО РОЛЬ В СТАНОВЛЕНИИ ОТЕЧЕСТВЕННЫХ ПОРОД ГОНЧИХ СОБАК

Кишенский... Николай Павлович Кишенский! Кому из гончатников не знакомо это имя? Гончие Кишенского! Статьи, заметки, наконец, руководство к охоте с гончими — Кишенского! Кишенский — судья по гончим на выставках! Сельцо Охотничье Тверской губернии — питомник костромских гончих Кишенского! Кишенский был непререкаемым авторитетом», — такими словами начинает очерк о Кишенском в своих известных «Портретах гончатников» Николай Павлович Пахомов. Причём очерк о Кишенском и открывает весь цикл портретов.

Вклад, сделанный Н. П. Кишенским в русскую охотничью культуру, огромен и бесспорен. Ему принадлежит первое теоретическое обоснование типических признаков отечественных пород гончих собак, которое он воплотил в собственной судейской практике, заложив основу всей дальнейшей работы с отечественными породами гончих. Именно взгляды Кишенского на отечественных гончих, его теоретическая и практическая работа в этой области послужили отправной точкой для всех будущих поколений русских гончатников. Он же первый обосновал теорию и практику ружейной охоты с гончими в России. А его фундаментальный труд «Ружейная охота с гончими» является классическим, без ссылок на него не обходится ни одна книга, посвященная отечественным гончим собакам.

Николай Павлович Кишенский родился 1 (13) ноября 1850 г. в селе Большая Ара (оно же Рождественское) Лукояновского уезда Нижегородской губернии в семье отставного поручика лейб-гвардии Семёновского полка Павла Дмитриевича Кишенского, проживавшего в родовом имении дворян Кишенских[1]. Род был записан в VI часть Дворянской родословной книги, т. е. относился к родам древним и в XVIII веке писался как Кишенсков. Несколько переиначил фамилию дед Николая Павловича, Дмитрий Егорович, видимо, для придания большего сходства с княжескими фамилиями, хотя похвастаться каким-либо родством с именитыми аристократическими родами Кишенские не могли. Род хоть и не был бедным, но происходил из самых обыкновенных служилых людей Московского государства.

Мать Николая Павловича Аграфена Николаевна, урождённая Полторацкая, происходила из потомственных дворян Новоторжского уезда Тверской губернии. Николай был старшим ребёнком, кроме него в семье было ещё пятеро детей: три брата и две сестры.

После освобождения крестьян Кишенские перебрались в село Велеможье Бараньегорской волости Новоторжского уезда Тверской губернии в имение, принадлежавшее Аграфене Николаевне.

По всей видимости, Николай Павлович получил обычное домашнее образование, т. е. на уровне тогдашнего гимназического курса. Был хорошо начитан, владел двумя иностранными языками — французским и немецким.

Отрочество и юность Кишенского пришлись на довольно сложный период в истории России, связанный с освобождением крестьян и проведением ряда государственных реформ: судебной, военной и др., в корне изменивших не только весь строй, но и вековой уклад Российской Империи.

Часть помещиков, получив выкупные платежи и заложив или распродав доставшиеся от предков имения, навсегда покинула свои отчины. Часть, оставшаяся в своих родовых гнёздах, так и не смогла приспособиться к новым хозяйственным отношениям, постепенно разорялась и также была вынуждена расставаться со своими имениями, продаваемыми за долги и выкупаемыми зачастую их же бывшими крепостными. И лишь меньшая часть помещиков сумела приспособиться к новым условиям и благодаря своим знаниям и энергии смогла постепенно превратиться в рачительных сельских хозяев, составив вместе с так называемыми кулаками (т. е. сельскими хозяевами не дворянского происхождения) становой хребет сельскохозяйственной мощи России.

Одно время Павел Дмитриевич пытался принимать участие в гражданской жизни Новоторжского уезда, в 1868 г. даже был выбран мировым судьёй 4-го участка. Но больше одного срока он не прослужил и, навсегда оставив какое-либо гражданское поприще, целиком сосредоточился на делах своего имения.

В обстановке постоянных гражданских перемен, складывания новых отношений между бывшими крепостниками и их крепостными, неустанными заботами его родителей о благополучии и повышении доходности собственного имения и протекла юность Николая Павловича. Однако на выбор Кишенским жизненного пути оказали влияние только два обстоятельства — охотничья страсть и любовь к гончим собакам, разведением которых, по его собственным словам, он начал заниматься с 1865 г.

Чтобы беспрепятственно заниматься охотой и гончими, надо было быть свободным и независимым человеком, и наилучшим образом удовлетворить в этом отношении могла только жизнь сельского хозяина. Потому Николай Павлович, не колеблясь, выбирает эту жизнь, благо, к этому всё располагало. В 1885 г. он получил за женой 400 десятин земли в Тысяцкой волости Новоторжского уезда, где близ деревни Высокое выстроил собственную помещичью усадьбу, которую недвусмысленно назвал — сельцо Охотничье. К этому времени Кишенский был уже известным охотником, а слава его «костромских» гончих гремела по всей России.

На формирование Кишенского как охотника, в том числе и его взглядов на отечественных борзых и гончих и историю их происхождения, наибольшее влияние оказал его дядя — Дмитрий Дмитриевич Кишенский — помещик Нижегородской губернии и псовый охотник. Вскользь обронённая в «Ружейной охоте с гончими» фраза Николая Павловича о том, что в душе каждого настоящего гончатника дремлет псовый охотник, и только жизненные обстоятельства делают его ружейным охотником, идёт оттуда, из далёкого нижегородского детства, как воспоминание о золотой и невозвратной старине. В пореформенной тверской юности Кишенского псовой охоты уже не было да и возродиться не могло. А все соседи-помещики и родственники, если и были охотниками, то ружейными. И владели они собаками преимущественно легавыми и гончими.

Годы, в которые началась деятельность Н. П. Кишенского как заводчика, были с одной стороны очень трудными для отечественных пород гончих собак, а с другой — весьма благоприятными. Основная трудность для любого русского заводчика гончих собак тогда заключалась в том, что как таковой отечественной (аборигенной) породы гончей собаки к середине XIX века уже не было. Всё наличествовавшее на тот момент поголовье гончих собак было в той или иной степени перемешано: в стаях псовых охотников — преимущественно с английскими и французскими гончими в самых произвольных пропорциях, в стаях ружейных охотников — с польскими и курляндскими в столь же причудливых пропорциях. «Вообще чистокровность современных гончих очень и очень сомнительна. Во всех в них существуют всевозможные примеси, начиная с крови fox-hound’ов и кончая простыми дворняжками... Есть основание думать, что чистота крови нашими гончими утрачена сравнительно уже давно»[2], — писал в 1892 г. известный заводчик и эксперт по гончим А. Н. Кашкаров.

Само понятие о статях отечественной (аборигенной) гончей и о числе самих отечественных пород гончих собак не было единым среди русских охотников. В различных провинциях России под старинной русской породой гончей зачастую подразумевались совершенно различные по экстерьеру собаки.

С другой стороны, в пореформенной России впервые возникли весьма благоприятные условия для создания подлинных отечественных заводских пород охотничьих собак. Способствовал этому ряд обстоятельств. Во-первых, появились русские охотничьи общества, по-настоящему действенные. Во-вторых, с 1874 г. начали проводиться регулярные выставки охотничьих собак, ни разу не прерывавшиеся до 1917 г. В-третьих, с того же 1874 г. начал издаваться «Журнал Охоты» (с 1878 г. — «Природа и Охота»). Таким образом, говоря современным языком, возникли те площадки, на которых в режиме реального времени могли встречаться все заинтересованные заводчики и обсуждать самые насущные проблемы, стоящие перед ними. Эти обстоятельства не могли не способствовать консолидации русских гончатников, объединения их усилий по выработке общего взгляда на отечественную гончую собаку и на пути создания настоящей заводской породы.

К этим благоприятным внешним обстоятельствам нельзя не добавить и общий дух эпохи пореформенной России, когда после проигрыша Крымской кампании начался подъём русского самосознания. Но особенно он усилился с воцарением Императора Александра III, русофила с головы до пят, при котором в моду вошёл, так называемый «русский стиль». Ренессанс русской культуры не мог не способствовать повышению интереса русских охотников к возрождению и сохранению отечественных пород охотничьих собак.

Свою деятельность как самостоятельный заводчик Кишенский начинал с гончих собак, полученных им от своих тверских родственников и соседей-помещиков. Известно, что родоначальниками питомника костромских гончих Кишенского были собаки новоторжских охотников В. А. Полторацкого и Строева. К этим кровям Кишенский прилил кровь собак Ратаева. В первой половине XIX века псовая охота Ратаевых была одной из самых известных и лучших охот в Ярославской губернии.

Одним из соседей-помещиков Кишенского по Новоторжскому уезду был известный русский охотник, член Московского общества Охоты им. Императора Александра II (секретарь этого общества), редактор журнала «Псовая и Ружейная Охота» К. В. Мошнин. Константин Владимирович познакомился с Кишенским в 1882 г. (т. е. в то время, когда Николай Павлович жил ещё в родовом имении матери, в Велеможье) и на протяжении последующих более чем двух десятков лет был одним из его постоянных спутников по охотам с гончими.

При публикации в журнале «Природа и Охота» в 1897 г. глав, посвящённых истории гончих собак из неоконченного труда Сабанеева, Мошнин сделал ряд ценных примечаний, касающихся истории отечественных гончих. В частности, «ввиду значения собак Кишенского для русского собаководства», подробно рассказал о родоначальниках гончих Кишенского и их типах, а также о том типе, который он увидел у собак Кишенского в конце XIX века, т. е. незадолго до того, когда Николай Павлович окончательно сошёл со сцены как заводчик гончих собак.

«Гончие Кишенского, — писал Мошнин, — в том виде, как они есть, бесспорно, составляющие в настоящее время свою породу, вполне обособленную, являются результатом подбора под вполне определенный составившийся тип. Этот тип, вполне установившийся, олицетворяет собою вкус владельца и по корню и характеру, несомненно, является типом восточной собаки, но вполне обособленным и значительно уклонившимся от тех родоначальников, которых я видел в 1882 г. и выше описал. Достаточно указать на значительные белые отметины, покрывающие всю шею, грудь, ноги, часть морды и хвоста и обращающие масть почти в пегую, да на громадный рост гончих Кишенского, чтоб убедиться, что это так»[3].

Следует заметить, что Мошнин безоговорочно разделял взгляды Кишенского на существовавшие в то время типы отечественных гончих собак. И собак упомянутых выше Полторацкого и Строева, т. е. тех, от которых Кишенский вёл свою породу, Константин Владимирович определял именно как типичных представителей старинной русской и костромской пород. Таким образом, говоря о том, что к концу XIX века тип собак Кишенского «значительно уклонился» от типа родоначальников, Мошнин недвусмысленно указал на то, что гончие Кишенского по своему типу не являются гончими костромскими, а «олицетворяют собой лишь вкус их владельца». Хотя при этом несколько и подсластил пилюлю, заметив, что они всё же остаются в восточном типе. Причём заметим, что собаки Кишенского не относятся к типу костромской гончей именно с точки зрения описания, которое было дано ей самим Кишенским. В этом легко можно убедиться, сравнив фотографии гончих Кишенского рубежа XIX—XX вв. с описанием костромской гончей по Кишенскому 1888 г. и с портретом одного из типичнейших представителей костромичей Кабаном Кишенского, получившего, кстати, высшую награду — Большую Серебряную медаль на XV выставке Императорского общества правильной охоты 1889 г.

Но вернёмся к началу деятельности Кишенского как заводчика, эксперта по гончим, практика и теоретика истории гончих собак, их статей, происхождения и полевого досуга.

Как уже замечено выше, большое влияние на формирование взглядов Кишенского на отечественных гончих, их типы и происхождение, оказал его дядя Дмитрий Дмитриевич Кишенский. Не исключено, что именно пример дяди, опубликовавшего в только что появившемся «Журнале Охоты» (первый номер вышел в июле 1874 г.) несколько своих заметок о борзых и псовой охоте, подвигнул к писанию и племянника. Во всяком случае, в июльском номере журнала за 1877 г. появляется первая статья Николая Павловича под названием «Заметки на статью “Лисица”». Это был ответ на статью Дмитриева-Мамонова, соседа-помещика по Новоторжскому уезду.

Первые же публикации Кишенского, показавшие его наблюдательным и вдумчивым автором, не остались незамеченными редактором журнала Л. П. Сабанеевым. Леонид Павлович, как раз в эти годы активно собиравший материал для двух капитальных энциклопедических сводок по охоте: «Охотничьего календаря» и «Собак», — вёл обширную переписку со всеми авторами своего журнала, стремясь подвигнуть последних на более глубокое изучение положения с охотничьим делом, промысловым и любительским, в местах их охоты. В лице Кишенского Сабанеев приобрёл для своего журнала главного знатока по вопросам гончих собак и охоте с ними. Связывала Кишенского с Сабанеевым и глубокая личная дружба, усиленная совпадением политических взглядов. Оба придерживались активных антизападнических позиций.

В 1879 г. в седьмом номере «Природы и Охоты» начинает публиковаться главный труд Кишенского — «Записки охотника Тверской губернии о ружейной охоте с гончими»[4]. Написаны они на основе богатейшей охотничьей практики человеком вдумчивым и наблюдательным, могущим осмыслить собственный опыт и наблюдения и сделать на их основе обобщающие выводы, к тому же безмерно любящим сам предмет своего наблюдения, т. е. гончих собак и охоту с ними. Значение этой работы в истории отечественных гончих собак трудно переоценить. Это фундаментальный труд, лежащий в основе всей современной культуры ружейной охоты с гончими в России. Знакомство с ним обязательно для любого культурного русского гончатника.

Ещё большее значение имел этот труд для современников Кишенского. Если для псовых охотников второй половины XIX века культура псовой охоты была устоявшейся и освящённой рядом общепризнанных традиций и авторитетов, к которым можно было апеллировать при разрешении тех или иных конфликтов, то культуры ружейной охоты с гончими на Руси ещё не существовало и в помине. И Кишенский был первым, кто обобщил основные тенденции этой складывающейся новой культуры, осмыслил их и ясно показал направление в развитии как отечественных пород гончих собак, так и в правилах ружейной охоты с ними.

«Кишенский, будучи, несомненно, большим и серьёзным знатоком ружейной охоты с гончими, впервые дал в своих «Записках охотника Тверской губер¬нии о ружейной охоте с гончими» подробное и толковое описание охоты на зайцев и лисиц с гончими... Он же первый поднял свой страстный голос в защиту русской гончей, презрительно окрестив англо-русских «мешаниной», спра¬ведливо указывая на тот вред, который принесла псовая охота, понизившая требования к мастерству гончих, к их голосам за счёт злобности и вежливости к скоту и послушания», — писал в «Портретах гончатников» Н. П. Пахомов.

В первой главе своих «Записок...» Кишенский дал подробное описание трёх отечественных пород гончих собак, существовавших, по его мнению, на то время в России, и которых он определил как породы «капитальные» или «коренные», т. е. способные устойчиво передавать свои признаки потомкам. Этими породами, по Кишенскому, были: старинная русская гончая, костромская гончая и русская пешая гончая. Интересно, что на протяжении всего текста «Записок...» Кишенский, когда говорит об отечественных гончих собаках вообще, неизменно называет их «русские гончие». Оговорка весьма примечательная.

Если мы для сравнения взглянем на отчеты судей по отделу гончих на первых десяти (1874—1883 гг.) охотничьих выставках Императорского общества размножения охотничьих и промысловых животных и правильной охоты (ИОПО), то увидим там названия следующих пород гончих собак: костромская, английская и польская, а также их помеси, т. е. англо-русская, англо-костромская, польско-русская, польско-костромская. Таким образом, к началу первых охотничьих выставок у русских охотников уже сложились вполне определённые понятия об отечественных породных группах гончих собак, имевшихся на то время. Причём если костромская гончая, согласно мнению экспертов и знатоков, ещё встречалась в чистом виде, о чём свидетельствует наличие такого названия породы на первых охотничьих выставках, то с породой русская гончая было всё сложнее. В чистом виде её уже никто не встречал, тем не менее, все помнили, что когда-то она была, и её черты легко угадывали в помесях.

Если учесть, что, согласно «Запискам...» Кишенского, старинная русская гончая и русская пешая гончая, как породы в чистом виде уже не встречались, имелись лишь в помесях, а костромская гончая, хоть и в единичных экземплярах, но сохранилась, то мы должны сделать следующий вывод. Взгляды Кишенского на существовавшие в то время породы отечественных гончих собак ничем не отличались от господствовавших на тот момент взглядов, он лишь конкретизировал и уточнил эти взгляды, указав, что исчезнувших пород отечественных гончих собак было две, а не одна. И дал подробное описание статей как этих двух, так и костромской гончей. Ввиду того, что столь подробного описания статей отечественных гончих собак до этого в русской охотничьей литературе не было, Кишенский невольно запустил процесс долголетней дискуссии о том, существуют ли вообще такие породы гончих, как русская и костромская, одна ли эта порода или всё же это две разные породы, тем самым пробудив интерес русских охотников вообще к проблемам отечественной гончей.

Трудно сказать, когда оценил Кишенский коммерческий потенциал печатного слова. Но то, что публичная раскрутка брэнда «костромская гончая», без всякого сомнения, помогла продвижению на рынок собак из его питомника, он не оценить не мог. Кишенский, владевший 400 десятинами земли, хотя и относился согласно административно- хозяйственной классификации старой России к крупным землевла- дельцам (для сравнения: среднее крестьянское хозяйство в Тверской губернии владело 10—20 десятинами земли), однако чистой годовой прибыли такое имение приносило от силы 3—5 тысяч рублей. Жизнь, конечно, не бедная, но и не более того. Раскрученный питомник собак мог приносить вполне сопоставимые доходы.

С 1882 г. в журнале «Природа и Охота» начинается публикация ещё одного капитального труда Кишенского под названием «Опыт генеалогии собак»[5]. Внимательное прочтение этого труда не оставляет и тени сомнения в коммерческом характере этой работы.

«Опыт генеалогии собак» написан с одной целью: доказать, что разводимая им костромская гончая есть чистокровная собака и что среди всех пород гончих она самая древняя и самая чистая по своим кровям. Нечто вроде арабского скакуна среди всех пород лошадей. Для этого Кишенский вынужден был сделать в «Опыте...» ряд допущений.

Во-первых, он принимает за аксиому утверждение, что разные породы собак произошли от разных видов диких собачьих.

Во-вторых, чем меньше та или иная порода собак смешивалась, тем ближе она стоит к своему дикому предку и, соответственно, тем она чистокровнее. При этом её пользовательские качества заведомо выше, чем у мешаных пород. Чистокровный тип, согласно Кишенскому, по своим качествам, охотничьим или каким-либо ещё, всегда лучше, чем у пришедших ему на смену мешаных, утративших свою чистокровность типов. Следовательно, задача любого заводчика состоит в стремлении к накоплению в породе тех внешних признаков, которыми характеризовался чистокровный тип, то есть, постоянным отбором постараться воссоздать исходный прототип породы, и в этом случае заводчик автоматически получит идеальную гончую.

В-третьих, по примеру русских псовых охотников, различавших группы западных и восточных борзых, Кишенский впервые вводит аналогичные понятия и для гончих, т. е. разделяет все породы гончих на две группы: западные и восточные.

На основе этих допущений Кишенский строит свои доказательства того, что западные и восточные гончие произошли от разных предков. Мало того, он находит этого общего предка всех восточных гончих. Им оказывается индийский буанзу. Далее уже совсем просто. Необходимо было найти ту породу среди восточных гончих, которая по своим типическим признакам наиболее близко подходила бы под своего предка, т. е., согласно Кишенскому, являлась бы его наиболее чистым потомком, соответственно несущим в себе лишь очень незначительную долю посторонних примесей. Такую породу Кишенский в России нашёл: это, конечно же, была костромская гончая, по странному стечению обстоятельств, разводимая самим Николаем Павловичем. «Несомненно, — пишет Кишенский, — что костромская порода крайне или даже резко типична и ближе всех по признакам походит на дикого зверя — буанзу, от которого, несомненно, происходит»[6].

Понятно, что если костромская гончая — наиболее чистый потомок предка вообще всех восточных гончих, то, соответственно, и её рабочие качества заведомо выше аналогичных качеств других пород, засоренных примесями кровей не гончих собак. Осталось только доказать, как предок костромской гончей мог попасть на Русь из Индии и при этом ещё и сохраниться почти в первозданной чистоте. Вот тут-то и пригодились татары. Кто же, как не они, могли привезти этих гончих на Русь? Правда, Кишенский предвидел резонный ответ оппонентов, что этого не могло быть по той простой причине, что у народностей, населяющих азиатские степи и пустыни, через которые из Индии и должна была пройти гончая собака, самих гончих собак не было и в помине. «Опыт генеалогии собак» для того и написан, чтобы доказать, что гончая собака попала на Русь именно с востока — ради одного теоретического положения: русская (костромская) гончая есть гончая восточная (татарская). Всё!

Кроме кипучей деятельности Кишенского по пропаганде своих взглядов на отечественные породы гончих собак делу возрождения отечественных пород способствовал ряд объективных и субъективных обстоятельств.

Первое из них — это общая атмосфера последней четверти XIX века, характеризовавшаяся пробуждением подлинного интереса к своим историческим корням и национальной самоидентификации, в том числе интерес русских охотников к охоте со своей национальной породой гончей собаки. А соответственно, и подлинный интерес к тому, что делал и пропагандировал Кишенский. Именно положив в основу теоретические и практические работы Кишенского, использовав его племенной материал, и начала свою деятельность целая плеяда московских заводчиков-гончатников, которая пошла дальше Кишенского в деле создания национальной породы гончей собаки, и из чьей среды вышел «отец русской гончей» Николай Павлович Пахомов.

Второе обстоятельство — это безусловная пропагандистская поддержка взглядов Кишенского на национальную гончую собаку корифеем русской охотничьей культуры Леонидом Павловичем Сабанеевым, на трудах которого выросло не одно поколение русских охотников. В качестве теоретической основы своих трудов по истории охотничьего собаководства Сабанеев как раз и взял «Опыт генеалогии собак», определив его как выдающийся труд по истории собаководства, не имеющий аналогов в мировой литературе. Взгляды Кишенского на историю гончих собак и существующие их породы Сабанеев включил в свой «Охотничий календарь». Популярность последнего среди русских охотников способствовала тому, что слово «костромич» стало практически синонимом понятия «отличная гончая». И если в среде русских гончатников-заводчиков уже с начала XX века никто не называл никакую породу гончих костромской, то в окологончатских кругах и особенно среди охотничьих писателей не гончатников, начитавшихся Сабанеева, термин «костромич» стал столь популярным, что дожил и до наших дней.

И третье, едва ли не самое главное обстоятельство: Кишенский был талантливым заводчиком гончих собак, он не просто любил гончую, но чувствовал её. Много охотников передержало значительно больше гончих, чем Николай Павлович, но никто из них даже близко не подошёл к тому, что сделал для породы Кишенский. Известный заводчик гончих и владелец одной из лучших стай русских гончих начала XX века М. И. Алексеев писал: «Я гончатник с малых лет, с гончими вырос, с 14 лет не пропустил ни одной московской выставки, бывал на провинциальных, объездил много охот, видел много портретов и гравюр..., а, увидев, задумался о том, что надо называть старинным? То ли, что я видел за сорок лет, или то, что увидел сейчас? И пришёл к заключению, что я видел старинное, увидел и современное, Бог весть, как и от какого смешения полученное. Может быть, по указке Кишенского и Губина русская гончая не создалась, да и трудно это предположить, так как она существовала до них. Но всё-таки многие, заботившиеся о её сохранении и восстановлении их слушались, и немало охотников брало материал для своих стай из села Охотничьего. Брало и не раскаивалось, по крайней мере, я сетований не слыхал, а в разговорах о гончих прожил всю жизнь. Пусть порода гончих Николая Павловича была не костромская, но она была русская и вполне установившаяся, известная на продолжении многих лет. И Николай Павлович сделал для гончатников и охоты с гончими столько, сколько не сделать никому... Мир праху твоему, истинный любитель русской гончей, страстный охотник и беспристрастный судья, и пусть память твоя будет чтима каждым истинным гончатником»[7]. Здесь весьма примечательна фраза Михаила Ивановича о том, что гончие Кишенского были русские. Но об этом чуть позже.

Несмотря на то, что уже в 80-х годах XIX века, со своих первых публикаций в «Природе и Охоте», Кишенский получил признание среди гончатников как несомненный знаток гончей, он ни разу не был приглашён в состав экспертов по отделу гончих на охотничьих выставках ИОПО. Тон здесь задавали псовые охотники, со многими из которых (например, отец и сын Н. П. и А. Н. Кашкаровы, барон Г. Д. Розен, П. М. Губин, Д. П. Вальцов и др.) Кишенский яростно полемизировал на страницах «Природы и Охоты». Кроме того, все желающие могли прочитать в этом же журнале и отчёт экспертов по отделу гончих той или иной выставки ИОПО, и тут же рядом отзыв об этом отделе гончих, данный Кишенским. Для Николая Павловича, посещавшего почти все выставки ИОПО и писавшего своё мнение о виденных там гончих, перманентная дискуссия с официальными экспертами по отделу гончих была своеобразной школой молодого эксперта, и, без всякого сомнения, лишь укрепила мнение о Кишенском, как о знатоке гончей собаки. Поэтому когда в России в 1887 г. было создано первое специализированное кинологическое объединение — Общество любителей породистых собак (ОЛПС), начавшее с 1889 г. проводить в Санкт-Петербурге ежегодные выставки собак, то быть штатным экспертом по отделу гончих собак предложили Кишенскому.

За год до возникновения ОЛПС в Петербурге вышла довольно любопытная брошюра под названием: «Краткое описание характеристических признаков наиболее распространённых пород охотничьих собак». Издана она была неким «Распорядительным Комитетом очередных охотничьих выставок в С.-Петербурге». Надо думать, что сей комитет был прообразом созданного в следующем году ОЛПС. В этой брошюре дано описание признаков пяти пород гончих собак: костромской, русской пешей, польской пешей, польской паратой и английской (fox-hound). Авторы текста в брошюре не указаны, но описание гончих дано по Кишенскому, хотя явно написано не им.

Самим же ОЛПС в 1888 г. была выпущена брошюра под названием: «Описание типичных признаков охотничьих собак. Составлено для очередных выставок Общества любителей породистых собак». Отдел гончих собак в этой брошюре написан Кишенским. Описание и история происхождения отечественных гончих, представленное здесь, несколько отличается от того, что было изложено Кишенским в его «Записках...». Николай Павлович внёс сюда все необходимые коррективы в соответствии с «открытиями», сделанными им в «Опыте генеалогии собак», а также с выводами, возникшими в результате полемики с другими гончатниками.

Во-первых, исходя из своего положения о том, что восточные и западные гончие происходят от разных предков, Кишенский жёстко их разделил, дав подробную характеристику каждой этой группе и, самое главное, выделил то, чем они отличаются друг от друга. Это было впервые сделано в русской охотничьей литературе и стало значительным шагом вперёд. К западной группе гончих Кишенским были отнесены все породы польских гончих, и таким образом был задан канон того, чем, собственно, отечественные гончие (читай: русская гончая) отличаются от польских пород. Вопрос весьма важный, учитывая то обстоятельство, что именно кровь польских гончих оказалась в наибольшей степени прилита к крови русской гончей в стаях собак ружейных охотников. И без жёсткого определения того, чем же всё-таки русская (восточная) гончая отличается от польской (западной), нельзя было двигаться дальше в деле заводского разведения отечественных пород гончих собак.

Во-вторых, в «Записках...», говоря об отечественных породах гончих собак — старинной русской, костромской и русской пешей, Кишенский считает их равнозначными по происхождению. В «Описании...» же, исходя из положения о том, что костромская гончая наиболее близка к общему предку восточной гончей, Кишенский уже ставит костромскую гончую первой по происхождению из всех отечественных гончих и сохранившуюся в наибольшей чистоте к исходному прототипу. А старинную русскую и русскую пешую считает уже произошедшими от смешения восточной гончей с другими породами собак, причём одним из предков старинной русской он числит и костромскую гончую.

Согласно Кишенскому, все три породы в чистом виде в России уже практически не встречаются, а существуют только в смешении с другими гончими и не гончими породами. Гончих своего питомника Кишенский декларировал как единственных чистых костромских, но было известно, что к крови своих собак он прилил кровь гончих из Ратаевской охоты, поэтому в описании костромской гончей он добавляет весьма прозрачное примечание: «или иначе ярославская гончая».

Если мы отбросим чисто коммерческие расчёты Кишенского, толкавшие его на поддержание собственного брэнда «костромская гончая» для собак своего питомника, то ясно увидим в «Описании...» заметный дрейф Кишенского в сторону неофициального признания им названия отечественной породы гончей собаки как русская гончая. В действительности Кишенский вполне отвечал тем тенденциям, которые сложились в среде русских гончатников в последней четверти XIX века.

В журнале «Природа и Охота», №№ 6 и 7 за 1887 г. опубликована статья А. Д. Бибикова «О русских гончих», подписанная им — «Охотник с русскими гончими». Её поддержали Н. П. Кишенский и А. Н. Кашкаровы, в серии статей доказывающие, что многочисленные породы гончих, описанные в русской охотничьей литературе, есть одна порода — русская гончая. И, наконец, в 1895 г. («Природа и Охота», № 12) А. Д. Бибиковым и П. Н. Белоусовым опубликовано «Описание типичных признаков современной русской гончей». Все эти описания укладывались в тот канон определения восточной гончей, какое дал ей в 1888 г. Кишенский. Суть была только в споре о происхождении отечественной гончей (что, по правде говоря, не сильно и заботило всех участников полемики) и в названии этой породы. Победило в этом споре название «русская гончая», как наиболее точно отвечающее патриотическому духу русских гончатников и общему духу эпохи. Название «костромская» отдавало некоторой местечковостью, что вполне осознавалось русскими охотниками. Название же «восточная» было размытым и никак не характеризовало разводимую русскими гончатниками породу. И Кишенский внутренне согласился с этим.

Именно поэтому, когда в 1899 г. старейший охотничий союз России — Московское общество охоты им. Императора Александра II (МОО) стало устраивать в Москве собственные собачьи выставки, судить отдел гончих на них был приглашён Кишенский и стал бессменным судьей на этих выставках в течение десяти лет. И это несмотря на то, что большинство гончатников, состоявших в МОО, считало своих гончих именно русскими, а Кишенский вроде бы не признавал этого названия. Просто гончатники, выставлявшие своих гончих как на выставках ИОПО, на которых Кишенский никогда не судил, а только давал отзывы о гончих в журналах «Природа и Охота», «Охотничья газета» и др., так и на выставках ОЛПС, на которых Кишенский судил отдел гончих, вполне оценили профессионализм судейства Кишенского. Уже упоминавшийся Михаил Иванович Алексеев писал: «Живагинские, Камынинские, Ромейковские, мои (гончие — О. Е.), известные ещё многим теперешним охотникам по последним довоенным выставкам, признавались русскими даже таким строгим судьей, как покойный Н. П. Кишенский»[8].

Н. П. Пахомов в «Портретах гончатников» оставил о Кишенском как об эксперте следующую запись: «Я хорошо помню его высокую, сухую фигуру уже стареющего человека, скромно одетого в охотничью куртку и в высокую ба¬рашковую шапку, с палкой в руке, покашливающего во время осмотра собак на ринге... Властный, быстрый в своих решениях Кишенский был очень краток в описаниях собаки в судейских отчётах, но он был единственным из судей, который применял при судействе обмер роста и обхвата груди гончей, что, несомненно, давало наглядное добавление к краткому и несколько сухому, как я уже сказал, отчёту. Это хорошее начинание, к сожалению, не привилось, и никто из других судей не следовал в этом Кишенскому, да и наши со¬временные судьи никогда не делают обмеров собак... Для судейства на выставке мало самому вести гончих — надо иметь прирождённый «глаз», который бы безошибочно опреде¬лял, сравнивая породность и типичность выведенных на ринг гончих, какая из них является лучшей. Этот «глаз», безусловно, имел Кишенский... Но, будучи несо¬мненным знатоком гончих, он не мог быть настолько принципи¬альным, чтобы отказаться от судейства гончих, идущих из его питомника, и часто оказывался весьма и весьма лицеприятным».

Конечно, только коммерческие расчёты заставляли Кишенского держаться за брэнд «костромская гончая» для собак своего питомника. Тем не менее, когда Пахомов в «Портретах гончатников» пишет, что «пристрастие к своим гончим, неумеренная реклама, нетерпимость ко всем другим гончим, а главное, выпуск в широких мас¬штабах, за большие деньги, явно недоброкачественного материала из его питомника заставили гончатников сначала насторо¬житься, а впоследствии горько разочароваться в его “костро¬мичах”, он, мягко говоря, неправ. То, что Кишенский к концу 10-х гг. XX века прекратил свою деятельность как заводчик гончих и как эксперт по гончим на выставках собак, а также перестал публиковаться в охотничьих журналах, связано отнюдь не с разочарованием в нём русских гончатников как в заводчике и эксперте. Об этом свидетельствует отзыв о Кишенском Алексеева — не последнего заводчика гончих на Руси, и являющийся совершенно объективной оценкой деятельности Кишенского.

Кишенский был вполне созвучен тенденциям в развитии отечественных гончих собак и внутренне для себя признал правомочность названия породы как «русская гончая». В студбуках МОО, ОЛПС и др. в списках лиц, ведущих породы охотничьих собак в России, ведущиеся гончатниками породы обозначены как: русские, русские чепрачные, англо-русские, арлекины. И ни одной костромской. А ведь всех этих собак экспертировал Кишенский.

Пахомов был слишком молод, когда Кишенский уже сходил со сцены, и только много позже смог оценить вклад, сделанный в создание породы русская гончая Кишенским, написав в «Портретах гончатников» об одной своей заметке, посвящённой необъективному, как тогда показалось Пахомову, судейству Кишенского на выставке: «Но к этому времени Кишенский, хотя и был жив, уже не при¬нимал почти участия в полемике, поместив лишь несколько кол¬ких заметок, в которых сводил личные счёты с Эмке, оставив без ответа и мою задорную статью, за тон которой мне и сейчас неловко... Помню, как долго переживал я эту обиду и как несколько позднее позволил себе в своей заметке по-юношески задорно и несправедливо сказать о нём несколько неуважительных слов в повышенном тоне». Кишенский слишком много сил отдал делу создания отечественной породы гончей собаки, чтобы разрушать то, что им было выстрадано.

Аграрные беспорядки 1905—07 годов нанесли страшнейший удар по сельскому хозяйству России. Сотни тысяч сельских хозяев оказались разорёнными. К материальным потерям добавились и моральные. Молодое поколение помещиков и сельской интеллигенции с реформ Александра II долгие годы воспитывалось в народнических традициях, т. е. с чувством неоплатного долга перед народом за былые грехи отцов и дедов, и потому в меру своего понимания всячески этот мнимый долг возвращавшее. Они не просто знали своих соседей-крестьян, но выросли вместе с ними, дружили, крестили детей друг друга, кумились, принимали участие в их жизни, в их бедах и радостях. Казалось, ещё немного и социальная гармония в русской деревне вполне станет достижима. Первая русская революция показала, что пропасть между бывшими крепостниками и их бывшими крепостными за прошедшие с освобождения крестьян почти 50 лет так и осталась непреодолённой. Для многих помещиков это было шоком. Часть из них, для кого имения были лишь дополнительным источником дохода, окончательно рассталась с ними. Так поступил земляк Кишенского, его друг и спутник по охотам К. В. Мошнин, продавший своё имение. Излишне говорить, что для Кишенского подобный путь был невозможен. И не только потому, что он был настоящим сельским хозяином, и ничего более другого делать не умел. Потеря имения означала для него и потерю собак, а значит и потерю всего смысла жизни.

Небольшую помощь здесь оказал Кишенскому всё тот же Мошнин. По его инициативе в 1906 г. в Москве вышло переиздание «Записок охотника Тверской губернии о ружейной охоте с гончими» под названием «Ружейная охота с гончими. Руководство для охотников и любителей». И в этом же году книга вышла уже как издание журнала «Псовая и Ружейная Охота» с отметкой на титуле, что это издание 2-е. Возможно, в этом случае была сделана только перепечатка титула, а само издание было то же самое. В любом случае оба отдельных издания представляют собой текст «Записок...» с незначительными косметическими правками. Кишенский никак не переработал текст «Записок...» для отдельного издания. Ни на йоту не изменена даже первая глава, в которой говорится о породах гончих собак и их происхождении и которая должна была бы быть переработана полностью, учитывая, что это уже было проделано Кишенским в тексте, включённом в «Описание типичных признаков охотничьих собак». Однако, повторюсь, Кишенским не было сделано ничего. Ему было не до этого, а деньги нужны были срочно.

Трудно сказать, принесли ли эти издания хоть какие-то деньги Кишенскому, и помогло ли это ему хоть чем-нибудь. А так — «...по определению Губернского правления 13 октября 1909 г. за неуплату недоимок земского сбора имеют быть назначены в продажу с публичного торга имения нижепоименованных владельцев... 15) дворянина Николая Павловича Кишенского — 400 д. 1400 с. земли в пустоши “Охотничье”»[9]. Выставление имения на торги это, конечно, крайняя мера властей, которая, бесспорно, означала, что только казённые долги по имению достигли ощутимой величины. Тут уж было не до гончих. Лишь ценой продажи 100 десятин земли Кишенскому удалось погасить все долги перед казной и кредиторами и сохранить имение. На февраль 1915 г. Кишенский внесён в список дворян, имевших право избираться в Земское собрание[10].

Интересно, что в личном деле студента Императорского Лесного института Дмитрия Николаевича Кишенского, поступившего в институт в августе 1915 г., в графе «родители» значится только мать — Мария Ивановна Кишенская. То, что Дмитрий Николаевич — сын Николая Павловича, не вызывает никаких сомнений, т. к. в личном деле указан почтовый адрес студента: Тверская губ., Новоторжский у., п/о Каменное, сельцо «Охотничье»[11]. Кстати, здесь же, в деле, приложено и свидетельство о том, что Дмитрий Николаевич внесён в VI часть Дворянской родословной книги по Тверской губернии. Таким образом, сообщение в очерке о Кишенском, помещённом в «Охотничьих просторах»[12], что Николай Павлович был женат на крестьянке, — не соответствует действительности. Отец, конечно, мог бы добиться для Дмитрия получения Дворянской грамоты и в этом случае, но тогда он был бы записан в другую часть Дворянской книги. К сожалению, мы остаёмся только в области догадок, так как личный архив Кишенского утрачен.

Путаницу здесь вносят местные краеведы, которые не различают двух братьев Кишенских — старшего Николая и самого младшего из четырёх братьев — Сергея. Так, в сборнике «Тверская усадьба» указано, что последним владельцем имения Велеможье был Кишенский Николай Петрович[13]. Мало того, что отчество владельца указано неверно, допущена ошибка — Николай Павлович никогда не был владельцем Велеможья. Также указывается, что имение Велеможье было приобретено Н. П. Кишенским. На самом деле к Кишенским оно перешло по наследству в 1900 г. после смерти матери. Николай Павлович по каким-то причинам не участвовал в разделе наследства, надо думать, что он просто отказался от своей доли. Самый младший брат, Сергей Павлович, в этот же год выкупил доли сестёр, Настасьи и Анны, а через несколько лет и братьев, Александра и Дмитрия. И до самого октября 1917 г. являлся единственным владельцем имения Велеможье, содержавшего 406 д. 1950 с. земли. Сергей Павлович по образованию был горным инженером и какое-то время работал в Сибири. Там, видимо, и скопил капитал, которого хватило ему не только для выкупа имения, в котором прошло всё его детство, но и на поддержание его безубыточным. Не исключено, что именно Сергей Павлович был женат на крестьянке. За это говорит тот поворот событий, который случился вокруг имения Велеможье после октября 1917 г. Хотя это и не относится напрямую к Николаю Павловичу, но в какой-то мере характеризует личные качества семьи Кишенских и отношение к ним местного крестьянства.

В газете «Известия Новоторжского уездного Совета рабочих и крестьянских депутатов» от 21 (8) июля 1918 г. в заметке, недвусмысленно озаглавленной «На Бараньегорском «фронте», читаем: «Исполняя предписание 1-го съезда Советов Новоторжского уезда о полной ликвидации помещичьих гнезд в уезде, исполнительный комитет повёл деятельную работу в этом направлении. Но нельзя сказать, чтобы крестьянство шло в этом ему навстречу. Бывали случаи, когда крестьяне определённо не хотели выселять помещиков из их усадеб, бывали и такие случаи, что помещик оставался «комиссаром» своего имения и творил в нём всё, что хотел. Особенно много старалась в этом отношении Бараньегорская волость. Мужики её (читай: кулаки) так крепко сжились с помещиками, так они им были любы, что ни за что не хотели их чем-нибудь обидеть и лишить их родных гнезд. Здесь помещики держались дольше всего, несмотря на то, что уездный исполнительный комитет принимал всевозможные меры к их выселению. В июле, когда по всему уезду оставалось 10—12 помещиков, Бараньегорский волостной совет крестьянских депутатов постановил возвратить имения помещикам, вернуть им весь живой и мёртвый инвентарь и возместить убытки, понесённые помещиками от действий крестьян после октября по сию пору... Тогда земельный отдел повёл решительную борьбу с подобным взглядом и решениями крестьян. Помещики один за одним покидали насиженные уголки, где их так любили, и к последнему времени одиноким маяком по всему уезду оставалось имение Веленани (sic), принадлежащее Тишинскому (sic), видному деятелю Николаевского времени (sic). Крестьяне, категорически заявили, что не допустят его ликвидации всеми имеющимися у них средствами. Та помещица (т. е. супруга Сергея Павловича — О. Е.), что не покинет ни за что своей усадьбы...»[14]. Исполнительный комитет направил в Велеможье отряд из 10 красноармейцев с пулемётом. Крестьяне их разоружили. Тогда был направлен отряд из 40 красноармейцев при полевом орудии (!). Для защиты помещицы собралось около 800 крестьян, они преградили дорогу у деревни Колбасово. «Наш отряд, — пишет командир красноармейцев, не указавший свою фамилию, — укрепился в деревне и открыл по нападавшим пулемётный огонь»15. Вот так пулемётным огнём давила «народная» власть выступление крестьян, протестовавших против творимого властью беспредела. Через неделю с мятежом крестьян было покончено, и исполком отрапортовал об аресте 14 человек, всего старого волостного комитета. Что стало с этими людьми в условиях объявленного властью «красного террора» — догадаться не трудно.

Скончался Николай Павлович Кишенский 28 декабря 1927 г. 14

К сожалению, это всё, что о нём известно. Личный его архив не сохранился, не осталось ничего и от сельца «Охотничьего». Заросло и само место, где когда-то стояла усадьба. Но дело, которому Кишенский посвятил всю свою жизнь, т. е. дело по созданию заводской породы отечественной гончей собаки, оказалось стоящим на более прочном основании и пережило тяжкие годы лихолетья. И в том, что сейчас мы имеем две прекрасные заводские породы отечественных гончих: русскую и англо-русскую (русскую пегую), — есть и его немалая заслуга. Потому ещё раз повторю слова Михаила Ивановича Алексеева:

«и пусть память твоя будет чтима каждым истинным гончатником».

ЕГОРОВ Олег Алексеевич

Февраль, 2006 г.

г. С.-Петербург