"Природа и охота", 1993(1995)

ГОНЧАТНИК
Посвящается охотникам Крюковым и Беловым

В самом начале небольшая черно-пегая гончая попала в руки не к охотнику, а к взбалмошной девице, которая возомнила себя охотником на коне с арапником в руках, гоняющей по лесам и полям стаю гончих псов. В то время гончую собаку называли Беллой. У хозяйки, конечно, ни о каких много часовых прогулках и речи не могло идти, слишком много других забот у незамужней женщины, поэтому Белла все больше сидела дома на достаточно просторной застекленной лоджии и от беспросветной тоски изредка, как говорится, отдавала голос. Но что это был за голос - двенадцатиэтажный дом как будто весь подпрыгивал от этого низкого, мощного, тоскливого взбреха. Сосед хозяйки Беллы, старый охотник, прожил большую жизнь, много знал, много видел. Последние годы старик держал легавую собаку, но не из-за большой любви к этой, как он считал, шалопайной охоте, а только из-за семейных обстоятельств, не позволяющих держать гончих. И когда однажды он случайно увидел маленькую великолепную выжловку, просто обомлел. В щенячьем возрасте ей, видимо, мяса перепадало маловато и поэтому костячка не хватало, да и гон хоть и вокороть, но был тонковат. В остальном же - глаз не отвести. А гончих старик любил. На вопрос, почему он так поздно женился, на пятом десятке лет, всегда отвечал: “Так некогда было..., я гончих гонял”. Не мог он объяснять, что значит быть сыном кулака, потерять все, что было нажито трудом большой семьи, затем уйти в числе первых на фронт и остаться живым в этой кровавой мясорубке, так что не до женитьбы было. Но всегда как бы ни складывалась жизнь, отдушиной в ней была охота. Человек так устроен, что со временем все плохое уходит из памяти, помнится только самое лучшее, а все лучшее у старика было связано с охотой. Страсть к охоте поглотила его с детства. Он помнил, что после Гражданской войны патроны набивали любым порохом, лишь бы горел, и количество его определялось на глазок, а уж забивались пыжи прямо молотком. Вот с такими патронами он лазил за чирками в “Цибине”, так называлась болотина, которую было видно прямо с огорода у дома. Помнил досаду, которую испытал не добыв злосчастного чирка из-за разорвавшегося ствола дедовой двустволки. Помнил перепуганные глаза матери, возившей его к доктору с поврежденной рукой. Хворостину помнил, которой его лупили за то, что он с перевязанной рукой и дедовой, теперь уже одностволкой, и теми же патронами крался за чирками в “Цибину”. Да, он помнил отца, деда, простых крестьян, которые в деревне Кривандино, недалеко от Шатуры, держали стаю великолепных костромичей. Для их прокорма каждую осень забивали старую лошадь. А как они гоняли! Какие были голоса! Гоняли всё, всегда, в любую погоду, и не было для них предела ни во времени, ни в звере - волк так волк, зайчишка так зайчишка. Поэтому всем охотам он предпочитал охоту с гончими собаками, и не просто с одной или со смычком, а именно со стаей. но держать такую охоту возможности не было, вот и ходил он летом с легавой по птичкам, осенью на утку, весной на тягу и с подсадной уткой по селезню. Любовь к гончим собакам была спрятана глубоко в душе и никогда не выходила наружу долгие, долгие годы. На выставках охотничьих собак старик только со стороны смотрел гончих, выставленных в ринге, и в душе всегда верил, что придет время и смогут российские охотники держать не одну или пару собак, а стаи и стайки русских или пестрых гончих. И хотя со временем ушли из жизни ловчие и доезжачие, выжлятники и подгонщики, но остались старинные издания, в которых накоплен опыт охотников, посвятивших свою жизнь этой достойнейшей страсти. И верил старик, что появятся охотники, могущие сладить стаю, подобрать ее по голосам и опять пойдет настоящая русская потеха по российской земле. Сначала сосед брал гончую просто для прогулок, затем попросил попробовать её в лесу. Белла, сразу поняв, что перед ней настоящий охотник, перестала признавать свою хозяйку, хотя женщина кормила ее и по-своему любила собаку. Соседа же слушалась выжловка беспрекословно. Леса она поначалу боялась, а попав в мокрый куст ранним утром по росе даже втягивала голову, как будто не хотела, чтобы за шиворот попала вода. Или такой эпизод. Стояла весна, только начала подниматься трава в лесу. Через поляну на глазах охотника лезет заяц и оставляет явно видимый след на траве из сбитых капелек росы. Старик стал называть гончую на горячий след. Выжловка подвалила, проскочив несколько десятков метров по следу, вернулась, виляя гоном, как будто задавала вопрос: “Зачем звал?”. Собаке в это время было уже больше года, пора бы ей было знать зачем. Но опыт старика слишком был большой, чтобы из этого эпизода делать вывод о пригодности или непригодности гончей. Но вспоминал он часто это начало охотничьей жизни беззаветного гонца, особенно в счастливые моменты охотничьих побед. Так что гонять выжловка принималась долго, много истоптал сосед сапог, но он верил в нее и в конце концов гончая начала работать. Старик не верил публикуемым перлам, что нагонять гончих легко - сделали наброс и гончая погнала и сразу стала гонять часами, или еще такая сказка: открыли калитку - гончая ввалилась в лес, затем пришла домой, и получается, что только открывай и закрывай калитку, а собака сама всему научится. Нет, чудес не бывает. Он знал прекрасно, сколько труда надо вложить, чтобы выжловка стала гонять.  Мастерства - умения быстро найти накрутившего, запавшего зверя, у выжловки сначала не было. Первые ее работы были очень коротки, ограничивались буквально несколькими минутами. Вязкости же хватало, чтобы часами искать как будто провалившегося зайчишку. Гоняла минуты, а искала запавшего зайчишку часами. Все видел старик, все понимал и терпеливо ждал, а опыт нагонки гончих у него был даже не довоенный, а дореволюционный, если считать, что со стаями гончих занимались его отец и дед. Он знал, как приездить и сладить стаю - с отцом и дедом он досконально изучил эту науку, а уж гончую-одиночку нагонять для него было слишком просто. И к концу осени гончая стала гонять часами, а на сколе работать минуты. Так что пришло время, и выжловочка погнала по-настоящему, погнала так, что лес дрожал, стонал, вздыхал, и никто не мог представить, что у этой, несколько суховатой , без мощного костяка собаки столько силы, страсти и тоски в голосе; когда зверь уходил, голос превращался в далекий колокольчик, и чем ближе зверь, тем сильнее голос походил не на колокольчик, а на сплошной рев взбесившихся зверей, несущихся по следу уходящей добычи.  Соседа трудно было удивить голосами гончих - слишком много прошло собак через его руки, он слышал, как работает стая гончих. Но выжловка удивляла с каждым разом все больше и больше. Охотник, вопреки всем писаным инструкциям, наганивал ночью, и, если сначала приходилось вместе с выжловкой шарахаться по тропинкам ночного леса, то в дальнейшем, как только собака поднимала зверя, охотник выходил на опушку и ждал. Звуки гона в ночном лесу доставляли ему самое большое наслаждение. Он садился на берегу реки, за которой находился лес, слушал эту то тоскливую стонущую музыку, то звенящую на разные голоса многоголосицу. Только утром он подзывал выжловку и на сворке вел домой. Но жизнь - сложная штука. Вскоре у хозяйки собаки изменились жизненные обстоятельства. Без ведома охотника собаку продали, продали очень далеко. Старый охотник кинулся искать, ведь адрес, куда продали гончую, соседка из только ей ведомых соображений сообщить отказалась. Сколько писем было, сколько звонков по обществам охотников. Но нашлись добрые люди, которые все же сообщили о месте нахождения собаки. Новый хозяин - заядлый гончатник, который к тому же жил в лесу, собаку отдавать наотрез отказался. Он быстро понял, что случайно оказался владельцем большого охотничьего сокровища. Но все драгоценности имеют свою цену, так что собаку за значительно большие деньги, чем при покупке, уступили старику-охотнику. Счастье вернулось к старику. И вот с этого момента стала гончая не Беллой, а Болтушкой. В списке кличек выжловок у охотничьего писателя и издателя Сабанеева смогли найти только это, немного созвучное имя пресловутой Белле. Много было взято зайцев, много лис. Мастерства было столько, что сколы были очень редки, да и выправлялись очень быстро. Старый охотник, случалось, видел такие картины: заяц мастерит - двойки, скидки, по болоту, а Болтушка на первой сдвойке идет по кругу, выходит на выходной след и вперед, а если после всех своих выкрутасов заяц запал, то гончая делает несколько кругов на месте скола, и неистовый рев указывает - по зрячему погнала. Лиса - это что-то совсем другое. Если лиса местная, то она крутится рядом. Собака гоняет часами до выстрела или пока лиса не понорится. Ну а если лиса уходит сразу напрямую, и охотник вовремя не подстроился, сошел гон со слуха, и белой тропы нет, то жди и слушай, дай бог придет. Уж больно вязкая собака. Зимой даже ночку прихватить приходилось, но гончая всегда приходила. Измученная, уставшая, сворачивалась возле костра, и ни какая сила, кажется, не смогла бы ее сдвинуть. А затем, видимо, понимая, что старику ее не донести, опустив голову, плелась с хозяином домой. С утра же выжловка уже была готова идти в полаз и гонять, гонять... Каждую осень старый охотник уезжал в Воронежские места гонять лисиц и русаков. Небольшие острова леса делали охоту с хорошей гончей очень красивой и добычливой. Если подстроиться под гон по лисе было не всегда возможно сразу, то когда зверь сделает несколько кругов по острову, можно предвидеть его ход и, встав на лазу, стрелять. Совсем другая картина при охоте по русаку. Он не лазит, как беляк, по самой дремоте в лесу, а идет дорогами, полянами, тропинками, так что, встав на перекрестке лесных дорог, только попадай или вовремя переходи на новый лаз. Охота была очень интересная и веселая. Самым большим недостатком такой охоты было отсутствие времени, короток день в ноябре. Гончую приходилось снимать с гона уже до трех часов дня, так как, если не снять засветло, то в темном лесу ни перенять зверя, ни снять гончую уже невозможно. Были у Болтушки и недостатки. Один из них был такой - по подранку, особенно сильному, собака гнала молча, так что если не положил выстрелом зайчишку сразу, то собака, выйдя на место выстрела, тут же переставала отдавать голос. Все, заяц будет подловлен и съеден, если вовремя не подоспеть. И охоты в этот день уже не видать, так как после сытного обеда Болтушка выходила к хозяину и никакая сила уже не могла заставить ее работать! А выражение ее морды при этом как будто говорило: “Тебе кушать хочется? Ну и гоняй сам, а я уже поела!” Еще одним недостатком можно назвать собачью уверенность в том, что весь зверь в округе принадлежит только ей, и гонять его может только она. Гончая работала хорошо. Поэтому, случалось, приезжали друзья-охотники со своими молодыми гончими, чтобы нагонять молодежь вместе с Болтушкой. Но куда там! В полазе было все нормально, даже могли поиграть вместе, но стоит только помкнуть зверя, как Болтушка начинала рычать на собак, могла даже хватить так, что молодые собаки бежали не за зверем, а в другую сторону. Так и охотились старый гончатник, мечтающий хоть раз на старости лет, как когда-то в юности, услышать стаю гончих, и молодая выжловочка. Прошло время. Ушел из жизни старик, так и не услышав вновь работу стаи, нет больше и выжловки, но осталась любовь к охоте с гончими у его детей и внуков. И сейчас они охотятся с гончими, в родословных которых есть крови Болтушки. Удивляются современные охотники, кто же мог вложить в гончих столько беззаветной страсти к гону, столько силы и тоски в голосе, столько врожденного мастерства? Кто мог вывести этих гонцов? Спасибо охотникам - нашим отцам, дедам, прадедам, всем охотникам-гончатникам, которые ведут наши российские породы гончих. А великолепная российская забава - охота со стаями гончих собак - обязательно возродится во всей своей красе. И услышат охотники подобранные по голосам стаи гончих, работающие в островах.

Духанин С.М.