К 100-летию со дня рождения Вячеслава Николаевича Петрова (1916-2009) -Почетного гражданина пос. Одоев, участника Великой Отечественной войны, эксперта-кинолога Всероссийской категории, заслуженного работника охотничьего хозяйства РФ, писателя

100 petrovМОЙ ДОРОГОЙ ДЯДЯ СЛАВА

«В забвенье канули года, вослед и вы ушли куда-то». Уходят, покидают нас старые одоевцы, простые, приветливые, талантливые люди, кажется, еще совсем недавно населявшие наш необыкновенный городок, радовавшие нас, согревавшие нашу жизнь. Один из них Вячеслав Николаевич Петров, мой дорогой дядя Слава, – значил для меня очень много.  Полагаю, как и для других людей, знавших его, водивших с ним дружбу. Достаточно было взглянуть на него, завести с ним разговор, чтобы ощутить волны доброты, сердечного и умного внимания, которые излучали его светлые голубые глаза, его ласковый голос. Кому-то может показаться, что такое впечатление объясняется моими родственными чувствами, но я много раз наблюдал, что подобное восприятие возникало и у других людей при первых же контактах с ним. Подобные личностные качества присущи многим коренным одоевцам, но у Вячеслава Николаевича они были усилены внутренней одухотворенностью, талантливостью во многих сферах деятельности, в том числе и в человеческом общении, которое по-настоящему есть творчество. Какое счастье доставляли мне разговоры с ним, воспоминания, рассказы о людях, которых он встретил на своем пути. Мы много ездили с ним по окрестностям Одоева в последнее время и почти возле каждого поворота, у каждой деревни он вспоминал кого-то, с кем встречался, охотился, дружил в этих местах. И в большинстве своем это были люди добрые, скромные, отзывчивые, увлеченные. Он умел видеть доброту и в этом также был его талант. Многим кажется, что главной страстью его жизни была охота, охота с гончими. Но, на мой взгляд, этой его главной страстью была любовь к природе, к родному краю, к людям его населяющим, а охота  была способом питать эту любовь, непрерывно обновлять ее новыми и новыми  волнующими ощущениями. Это видно из его литературного творчества. Его книги не только и не столько об охоте и гончих собаках, но о людях, об отношениях между людьми, о природе, о ее всепроникающей силе. Именно поэтому мне – неохотнику – так интересны его книги. Когда я читаю его воспоминания о первых юношеских шагах на охоте вместе с другом Михаилом Соколовым (для меня соседом дядей Мишей), я с волнением мысленно преношусь туда, где это происходило – на окраину  Карина, с высоты которого за изгибом реки видна заречная даль, а за ней - Болотский лес.

В этом месте у каждого одоевцева дух захватывает от ощущения привольного простора и без охоты. Можно представить, что творилось здесь в душе юных охотников во всех сплетениях охотничьего действа с красотой родных мест. Вячеслав Николаевич немногословен, но очень точен в описаниях. Каждое его слово попадает в сердце и наполняет его радостным теплом – таким же как и у самих охотников.

Рассказы его об охотниках и о гончих наполнены многими бытовыми деталями, подробностями, передающими суть человеческих отношений советского времени, ныне уже забываемых. А суть эта состояла прежде всего в теплоте, доброжелательности, отсутствии корыстолюбия среди простых людей. А охотники-гончатники представляли собой и на этом фоне особое братство людей, спаянное общим увлечением и страстью. Конечно, и среди них были вспышки зависти, даже злобные действия, которые можно было объяснить силой охотничьей страсти, не позволяющей перенести тот факт, что гончая товарища лучше, чем его собственная. Но это было редким исключением среди преобладающих отношений товарищества и взаимопомощи в среде охотников-гончатников.       Сердце сжимается, когда читаешь его рассказ о спасении таксы, исчезнувшей при сражении с лисой в глубокой  норе в морозном январском лесу. Это раасказ не только о верности четвероногому другу, но и товариществе, бескорыстной взаимопомощи в охотничьей среде. Много ли сейчас найдется желающих несколько суток подряд и днем,  и ночью долбить мерзлый грунт в лесу?

\Конечно, жизнь в ту пору была бедной, особенно в послевоенное время, но это не мешало ей быть счастливой. Как шутливо написал об этом времени в одном из своих рассказов Вячеслав Николаевич, «штаны были одни, а рубах и того меньше».

Но при этих недостатках  из рассказа ощущаешь, насколько наполненной интересной была жизнь автора не только в охотничьих приключениях, но и в его работе, семье, хозяйственных заботах, творческих увлечениях – садоводстве, пчеловодстве, фотографии, пении под гитару.

Хорошо помню как Вячеслав Николаевич для нас детей, несмотря на разницу в возрасте, просто Слава,  появился в нашем доме, который был и его родным домом. За его плечами был фронт и мы еще не знали, что он перенес тяжелое ранение, долгое лечение в госпиталях. Внешне он был суровым, строгим. Держался, как нам казалось, несколько отстраненно. Со мной общался по-мужски, ограничиваясь краткими распоряжениями. «Иди, приведи лошадь», - говорил он мне, имея в виду коня, которого  оставил «на клину» возле Рассыльного колодца в Захлевне. Коня этого он получил для разъездов по району, поскольку начал работать в качестве санитарного врача в санитарной станции Одоева. Я перебегал через Хлевенку, подходил в коню, который казался мне громадным. Передние ноги его были спутаны и, поскольку он понимал, что я собираюсь вести его на работу, храпел и прыжками из стороны в сторону пытался уйти от меня. Но конь очень умное животное, поэтому как только мне - ребенку удавалось схватиться за веревку, спутывающую его копыта, он мгновенно замирал, понимая что дальнейшие его прыжки опасны для меня. После этого требовалось взобраться на коня, при том что мой рост не достигал и середины его брюха, а на нем не было ни седла, ни стремян – одна лишь уздечка. Но неподалеку на склоне Хлевенки лежал ствол громадного дерева – по-моему, лозы, - диаметром около метра с остатками суков. Не выпуская из рук уздечки, я подводил коня к этому стволу, взбирался на него, а оттуда и на коня. После этого он спокойно подвозил меня к нашему дому. Наградой мне был одобрительный взгляд дяди.

Несмотря на занятость, Слава обращал внимание на мои заботы, помог сделать первые шаги в рыбалке. Еще в его отсутствие я попытался приобщиться к этому занятию под влиянием товарищей, которые, подрастая, все становились рыболовами. На погребице у нас висело много конских хвостов – остатки хозяйственной деятельности нашего дедушки Николая Сергеевича. Я научился сплетать конские волоски в леску, удилища мы все добывали в Карине, срезая молодые березки. Я разыскал в ящиках грузило, поплавок, громадный крючок длиной около трех сантиметров, накопал червей и приступил к промыслу под Соборной горой, перед островами. Но ничего у меня не получалось, мне не удавалось увидеть ни одной поклевки, тем более, поймать ни одной рыбки.

Когда Слава увидел мою снасть, он сразу указал на  главную ошибку – громадный крючок. Дал маленький крючок и после этого дело у меня пошло. Не слишком удачливо, но и не впустую. Попадались ерши, уклейки, плотвички, окуньки. Поскольку мой дядя был не только охотником, но и опытным рыболовом, он стал брать меня с собой на рыбалку.

Один из первых наших выходов был на пятую плотину. Она тогда была еще в очень хорошем состоянии, не разрушена. Покрыта сверху дощатым настилом. Ловили мы прямо с плотины и я с помощью Славы поймал небольшого судачка- сантиметров двадцать пять в длину. Такое еще было возможно в нашей Упе. Не знаю, водятся ли сейчас судаки в Упе возле Одоева.

Когда я подрос и у меня появился велосипед, - это произошло после окончания четвертого класса, - мы стали выезжать на рыбалку на велосипедах. На Болотскую плотину, на Фабрику, под Монастырь. Упа тогда была необыкновенно чистой рекой. На первой плотине песок, камушки. Берега чистые, не заросшие еще кустарником и крапивой, дно незаиленное.

Вода настолько чистая, что сидя с удочкой на мосту (еще старом деревянном), я видел дно и плотвичек, которые кружились возле червячка на крючке.

В памяти до сих пор жива во всех подробностях рыбалка на Фабрике. Там сохранялись еще остатки мельницы, ее колесо, а на высоком правом берегу стоял небольшой сарай, в котором мы со Славой ночевали, если приезжали с ночевкой. Мы ездили туда через Жупань. За Жупанью перед лесом с большой скоростью спускались на велосипедах с крутой горы по узкой дорожке на луг, переправлялись на противоположный берег реки по мосту возле Ленино и дальше двигались к Фабрике.

Ловили и с плотины, и стоя в воде, на обширной мели у высокого правого берега.  Крупные подусты сновали в воде вокруг нас, мы чувствовали, как они время от времени касаются наших ног. Прошли годы, последний раз лет восемь назад мы приехали на место нашей прежней рыбалки. Не осталось и следа от плотины, мельницы, сарая. Берега заросли кустарником, крапивой. Исчезли куда-то и подусты...Всему свое время.

Это время постепенно  все больше роднило  нас, с годами по мере относительного сближения моего возраста с возрастом дяди мы стали лучше понимать друг друга, возрастало взаимное доверие. В разговоре он избегал пространных рассуждений. Умел передать суть дела короткой фразой. А иногда достаточно было и взгляда. До последних дней был очень легок на подъем, готов был к поиску, освоению  нового, любил книгу как источник этого нового знания. Но любил и возвращаться к ранее понравившимся ему произведениям – например, Пантелеймона Романова, Бажова, Крылова, Николая Минха ( «Братья Феврали»,) не говоря уже об Аксакове, Сабанееве.  Память его была необыкновенной – многое он помнил наизусть.Это относилось и ко всем родным и знакомым: имена отчества, всех детей, братьев-сестер, тетей-дядей этих знакомых он помнил наизусть, помнил детали давно прошедших событий.

Его увлечение фотографией позволило сохранить для нас события давних лет. Лет и трудных для него, и благополучных, Он сумел преодолеть в жизни большие сложности, был для нас примером мужества. Еще звучит у меня в голове его  семиструнная гитара,  представляю его пение на два голоса с другом Борисом в ночном спортивном зале Тимирязевской академии, описанное в одном из его рассказов, и сердце мое наполняется чувством радости и благодарности к моему дорогому дяде Славе, которое охватывало, наверное, его товарищей-добровольцев, ожидавших отправки на фронт в том самом зале.

И хоть « в забвеньи канули года...»  наш дорогой Вячеслав Николаевич никогда не исчезнет в забвенье – пока живы знавшие и любившие его люди, пока среди новых поколений будут еще читатели его книг, способные разделить его любовь к родной природе, к скромным и достойным людям, описанным  им с необыкновенно теплотой.

Игорь Алексеевич Кузнецов

100 petrov stend1